Язвительный - Страница 2

– Вот, – говорила она, – настоящий человек; умный, рассудительный, аккуратный. Во всем у него порядок, знает он, сколько можно ему издержать, сколько нужно оставить; одним словом, видно, что это человек не нашего русского, дурацкого воспитания!

Другие соседи тоже были без ума от Дена. Просто в пословицу у них Ден вошел: «Ден говорит, так-то надо делать; Ден так-то не советует», и только слов, что Ден да Ден. Рассказам же и анекдотам про Дена и конца нет. Повествуют, как все отменилось в княжеских имениях с приезда Стюарта Яковлевича, все, говорят, на ноги поднял; даже отъявленных воров, которых в нашем крае урожай, и тех определил в свое дело. Да еще так: самых известных лентяев поделал надсмотрщиками по работам; а воров, по нескольку раз бывших в остроге, назначил в экономы, в ключники да в ларечники, и все идет так, что целый округ завидует. «Вот, – думаю себе, – дока-то на наших мужиков явился!»

Хотелось мне самому посмотреть на рахманские диковины, да все как-то не приходилось. А тем временем минул год, и опять наступила зима.

4

Вечером 4 декабря жандарм принес мне записку, которою дежурный чиновник звал меня позже, в одиннадцать часов, к губернатору.

– Вы, кажется, здешний уроженец? – спросил меня губернатор, когда я вошел к нему по этому зову.

Я отвечал утвердительно.

– Вы живали в К—ом уезде?

– Я там, – говорю, – провел мое детство. К—ой уезд мое родное гнездо.

– И у вас там много знакомых? – продолжал спрашивать губернатор.

«Что за лихо!» – подумал я, выдерживая этот допрос, и отвечал, что я хорошо знаю почти весь уезд.

– У меня к вам есть просьба, – начал губернатор. – Пишет мне из Парижа князь Кулагин, что послал он в свои здешние имения англичанина Дена, человека сведущего и давно известного князю с отличной стороны, а между тем никак не огребется от жалоб на него. Сделайте милость, – не в службу, а в дружбу: съездите вы в К—ой уезд, разузнайте вы это дело по совести и дайте мне случай поступить по совести же.

Поехал я в город К. в эту же ночь, а к утреннему чаю был у моей матери. Там о жалобах к—ских крестьян на Дена и слуху нет. Спрашиваю матушку: «Не слыхали ли, как живут рахманские мужики?»

– Нет, мой друг, не слыхала, – говорит. – А впрочем, что им при Стюарте Яковлевиче!

– Может быть, – говорю, – он очень строг или горяч?

– В порядке, разумеется, спрашивает.

– Сечет, может, много?

– Что ты! что ты! Да у него и розог в помине нет! Кого если и секут, так на сходке, по мирской воле.

– Может быть, он какие-нибудь другие свои делишки неаккуратно ведет?

– Что ты начать-то хочешь?

– Как, говорю, – он к красненьким повязочкам равнодушен ли?

– О, полно, сделай милость, – проговорила мать и плюнула.

– Да вы чего, матушка, сердитесь-то?

– Да что ж ты глупости говоришь!

– Отчего же глупости? Ведь это бывает.

– Подумай сам: ведь он женатый!

– Да ведь, родная, – говорю, – иной раз и женатому невесть что хуже холостого снится.

– Эй! поди ты! – опять крикнула мать, плохо скрывая свою улыбку.

– Ну чем же нибудь он да не угодил на крестьян?

– Что, мой друг, чем угождать-то! Они галманы были, галманы и есть. Баловство да воровство – вот что им нужно.

5

Объехал два, три соседние дома, – то же самое. На Николин день в селе ярмарка. Зашел на поповку, побеседовал с духовными, стараясь между речами узнать что-нибудь о причинах неудовольствия крестьян на Дена, но от всех один ответ, что Стюарт Яковлевич – такой управитель, какого и в свете нет. Просто, говорят, отец родной для мужика. Что тут делать? Верно, думаю себе, в самом деле врут мужики.

Так приходилось ни с чем и ехать в губернский город.

В городе К. я заехал, без всякой цели, к старому приятелю моего покойного отца, купцу Рукавичникову. Я хотел только обогреться у старика чайком, пока мне приведут почтовых лошадей, но он ни за что не хотел отпустить меня без обеда. «У меня, – говорит, – сегодня младший сынок именинник; пирог в печи сидит; а я тебя пущу! И не думай! А то вот призову старуху с невестками и велю кланяться».

Надо было оставаться.

– Тем часом пойдем чайку попьем, – сказал мне Рукавичников.

Нам подали на мезонин брюхастый самовар, и мы с хозяином засели за чай.

– Ты что, парень, был у нас волей, неволей или своей охотой? – спросил у меня Рукавичников, когда мы уселись и он запарил чай и покрыл чайник белым полотенцем.

– Да и волей, и неволей, и своей охотой, Петр Ананьич, – отвечал я.

Я знаю, что Петр Ананьич человек умный, скромный и весь уезд знает как свои пять пальцев.

– Вот, – говорю, – какое дело, и пустое, да и мудреное, – и рассказал ему свое поручение.

Петр Ананьич слушал меня внимательно и во время рассказа несколько раз улыбался; а когда я кончил, проговорил только:

– Это, парень, не пустое дело.

– А вы знаете Дена?

– Как, сударь, не знать!

– Ну, что о нем скажете?

– Да что ж о нем сказать? – проговорил старик, разведя руками, – хороший барин.

– Хороший?

– Да как же не хороший!

– Честный?

– И покору ему этим нет.

– Строг уж, что ли, очень?

– Ничего ни капли не строг он.

– Что ж это, с чего на него жалуются-то?

– А как тебе сказать… очень хорош, – похуже надо, вот и жалобы. Не по нутру мужикам.

– Да отчего не по нутру-то?

– Порядки спрашивает, порядки, а мы того терпеть не любим.

– Работой, что ли, отягощает? – все добиваюсь я у Рукавичникова.

– Ну какое отягощение! Вдвое против прежнего им теперь легче… А! да вот постой! вон мужичонко рахмановский чего-то приплелся. Ей! Филат! Филат! – крикнул в форточку Рукавичников. – Вот сейчас гусли заведем, – прибавил он, закрыв окно и снова усевшись за столик.